Весна реяла в воздухе, как огромный парус. Я носилась вдоль ручья, который течёт за нашим садом; начались каникулы, и я была так счастлива, что мне нестерпимо хотелось рассказать о моей радости птицам.
Вдруг на берегу я заметила лютик. Я побежала и хотела его сорвать, но тут из цветочного венчика послышался голос:
— Сжалься, девочка, не убивай меня. Я первый лютик, посланный на ваш луг и если ты меня сорвёшь, на всех моих братьев обрушится страшное проклятие.
Я так и застыла на месте от удивления, и лютик, видя, что я не отвечаю, совсем разволновался:
— Сжалься, не срывай меня! Я помогу тебе попасть в Королевство цветов.
— Ладно, — говорю, а сама дрожу от любопытства. — А как туда попасть?
— Нет ничего проще. Стань спиной к солнцу и скажи:
Лютик, лютик золотой,
Ты ворота мне открой
Именем Флоры
В зелёные просторы.
Едва я сказала эти слова, как почувствовала, что делаюсь всё меньше, меньше… И вдруг по стебельку ко мне спустился лифт! Я сначала приняла его за каплю росы. И я вошла в этот лифт. Выйдя из него, я очутилась в сверкающем зале, в конце его виднелись золотые ворота, я повернулась к ним и инстинктивно повторила:
Лютик, лютик золотой,
Ты ворота мне открой
Именем Флоры
В зелёные просторы.
Ворота отворились, и за ними оказалась хрустальная лестница, такая длинная, что не видно было, где она кончается. Я стала спускаться, и ступеньки у меня под ногами звенели, как колокольчики. Я долго забавлялась, слушая эту тоненькую музыку, которая по моей воле то убыстрялась, то замедлялась, а когда я оглянулась назад, золотые ворота наверху лестницы превратились уже в крошечную сияющую точку. Передо мной, насколько хватал глаз, поднимались ступеньки, ступеньки, сплошные ступеньки, терявшиеся вдали.
Тут я забеспокоилась. Я уже устала, и у меня бы не хватило сил подниматься назад, к воротам, а при взгляде на эту лестницу, которая всё удлинялась у меня под ногами, мне становилось страшно. Всё-таки я пошла дальше вниз, и, словно желая меня подбодрить, музыка сделалась ещё мелодичнее, Я буквально летела по ступенькам, забывая об усталости.
Внезапно дорогу мне преградила стена переплетённых веток. Среди листвы виднелось множество цветочных головок, они складывались в буквы, и я с бьющимся сердцем прочла:
Королевство цветов
При моём приближении стена сама собой раздалась, и я вошла в открывшийся проём. Передо мной простиралось бескрайнее море, его волны бились о нижние ступеньки лестницы.
Вокруг не видно было ни одной живой души, и меня охватил страх. Я закричала изо всех сил. Но ответило мне только эхо, и я с ужасом представила себе эту бесконечную лестницу, по которой мне придётся возвращаться.
«Всё ясно, — подумала я, — лютик решил меня проучить!»
Тогда я бросилась назад, к стене. Но как я в неё ни билась, она и не думала меня пропускать: с тем же успехом я могла бы ломиться в тюремные ворота. А я всё пыталась продраться, тем более что сквозь переплетение ветвей видела, как блестит хрустальная лестница, по которой я спустилась! В конце концов, я выбилась из сил и плюхнулась на ступеньку.
Я жестоко ругала себя за любопытство, как вдруг на горизонте показался белый парус. Он всё приближался, и скоро мне стало видно, что кораблик ведёт большая лягушка, утопающая в огромном ворохе лютиков.
Не успел кораблик причалить, как лягушка спрыгнула на ступени и трижды хлопнула лапками. В скале открылось окошко; лягушка достала из отверстия в скале крошечный телефон, набрала номер и спросила:
Лютик, лютик золотой,
Бережёшь ли ты покой
Владычицы Флоры
И наши просторы?
В ответ послышался далёкий голос, и я узнала голос того самого лютика, который чуть было не сорвала. Видя, что лягушка повернулась в мою сторону, я догадалась, что речь идёт обо мне.
— Ладно, положись на меня! — проговорила она и поставила телефон на место. Потом она обратилась ко мне: — Так это ты та самая девочка, которую лютик посылает в Королевство цветов?
— Да, — робко призналась я.
— Как тебя зовут?
— Анни, сударыня.
— Славное имя. А меня зовут Серозелинда, но чаще ко мне обращаются «ваше превосходительство». Я буду твоей провожатой. Только потерпи немного, мне надо сперва исполнить мою работу.
Она приблизилась к кораблику и крикнула:
— Ваш брат по-прежнему охраняет ворота. Можете отправляться на землю.
Лютики мигом проснулись и с радостным писком расправили свои ножки и корешки. Они и скакали, и толкались, и путались в снастях, до того уж им хотелось поскорее перебраться через борт и соскочить на лестницу! Их было так много, что мне почудилось, будто мимо меня течёт топлёное масло, и когда стена снова сомкнулась за последними из них, я ещё долго слышала, как звенят по хрустальным ступеням их ножки.
Тут по лягушкиному сигналу открылась замаскированная в скале дверца. Показалась золочёная жужелица, которая несла пять чудесных подснежников: они безжизненно поникли в её длинных лапках, и головки у них мотались из стороны в сторону. Платья их были измяты, а в глазах светилось безграничное отчаяние. Лягушка осторожно уложила их на дно корабля, жужелица ушла восвояси, а её превосходительство госпожа Серозелинда сказала мне:
— Вот видишь, Анни, что бывает с цветами, если их сорвать! Они обречены на гибель от изнурения в огромных залах, далеко по ту сторону моря. Они были созданы для радости, для солнца, а теперь даже свет превратился для них в непосильное бремя. Их братья веселятся в цветочном раю, а они тихо угасают, такие жалкие, что никто о них и не вспомнит.
— Ваше превосходительство, — закричала я, — честное слово, я больше в жизни не сорву ни одного цветка, даже если доживу до ста лет, как бабушка Леония!
— Эх, Анни, дети так часто бесчинствуют в лесах и лугах! Кабы они знали, что бывает потом с горемычными цветами, которые они бросают куда попало…
— Ваше превосходительство, как только вернусь на землю, расскажу об этом всем подружкам, и среди них не найдётся ни одной злюки, которая бы обрекла бедные цветы на такую судьбу.
— Что ж, сердце у тебя доброе, я этому рада и с удовольствием покажу тебе наше королевство. Вот только сейчас мне придётся тебя ненадолго оставить: я должна отвезти этих несчастных, а ты пока делай то, что я тебе скажу. Это поможет нам сберечь время.
Она отвязала кораблик с подснежниками, оттолкнула его от берега и нырнула. Вода была такая чистая, что я видела, как лягушка ухватилась за какое-то кольцо и повернула его. Вода тут же сильно заклокотала, отступила и открылась новая лестница.
— Ну, Анни, не бойся, — сказала мне лягушка, — Спускайся и увидишь пещеру, которую охраняют кусты жимолости. Прежде чем входить, не забудь посадить себе на передник одну из божьих коровок, которых ты увидишь у порога, они там разгуливают. Если при тебе будет божья коровка, перед тобой отворятся одна за другой все три стальные двери, которые тебе надо миновать, а у тебя за спиной они опять захлопнутся. Я буду ждать тебя за третьей дверью. До свидания.
Всё шло распрекрасно. Я уже миновала вторую дверь и вдруг споткнулась и шлёпнулась в песок. Я не ушиблась и сразу вскочила, но третья дверь не отворялась. Тут я спохватилась, что моя божья коровка улетела: наверно, испугалась, когда я упала. Я стала гадать, как же мне теперь быть, но дверь отворилась и в просвет просунулась лягушкина голова.
— Ох, как хорошо, что вы здесь, ваше превосходительство! — закричала я и бросилась к ней.
Она усмехнулась — наверное, решила, что это я просто такая необузданная; я обратила внимание: теперь она была в роскошной тунике из тростника.
Мы очутились в туннеле, по его стенам сверкали узоры из светляков.
— Это станция «Северные ворота», — объяснила лягушка. — Сейчас мы поедем в пещеру фиалок. Сегодня фиалки отправляются на землю и ты побываешь на их прощальном балу.
Не успела она договорить, как в полу туннеля открылась щель. Из щели выползла необъятных размеров гусеница со множеством окошек по бокам. Она вылезла так неожиданно и сама была такая огромная в сравнении со мной, что я застыла на месте, не смея шелохнуться. Тогда гусеница нетерпеливо повернула ко мне голову и осведомилась:
— Ну, мадмуазель, вы намерены ехать или подождёте до завтра?
— Давай пошевеливайся! — крикнула лягушка.
Она потянула меня за рукав, ввела внутрь «салона» и усадила у окна. Туннель исчез; я услышала, как лапки гусеницы с размеренностью мотора застучали по земле. Похоже, мы неслись с ужасающей скоростью.
Я понемножку освоилась с полумраком, царившим в этом странном автобусе. На сиденьях расселись разные цветы, я узнала примулы, фиалки, левкои.
Сперва они рассматривали меня в упор, потом зашушукались, и вдруг ни с того и ни с сего один из цветков спросил:
— Это что же, её превосходительство госпожа Серозелинда везёт к нам в королевство нашего заклятого врага, девчонку? Говорят, что они плетут венки из маргариток, водят хороводы, украсив себя умирающими примулами, и безжалостно обрывают на лугах лютики!
Тут мак, которого я сперва не заметила, вскочил со скамейки и пронзительным голосом заверещал:
— Давайте её прогоним! Давайте её прогоним!
— Да, прогоним, прогоним! — подхватил болотный желтоголовник.
— Долой! Прогоним! — завопили все цветы.
И они стали надвигаться на меня со сжатыми кулаками.
Я от ужаса чуть не умерла и изо всех сил прижалась к лягушке. Госпожа Серозелинда, нисколько не теряя хладнокровия, покровительственно обняла меня лапкой за талию и объявила:
— Сядьте все и слушайте. Да, я везу к нам в королевство девочку, но эта девочка добрая. Сегодня утром она пожалела и не стала срывать первый лютик, посланный на землю. И все его братья уже сегодня получили возможность увидеть солнце. А кроме того, она пообещала, что никогда больше не сорвёт ни одного цветка и постарается, чтобы никто из её подружек этого не делал.
Цветы сразу же успокоились. Мак даже снизошёл до того, что улыбнулся мне. Только белая бабочка, примостившаяся в уголке, не обращала никакого внимания на происходящее. Она держала перед собой развёрнутый капустный лист, и я поняла, что она читает газету.
Одна из фиалок посмотрела на меня и, расхрабрившись, спросила:
— Так ты, значит, уже видела солнце?
— Да, много, много раз.
Глаза у всех заблестели, словно им рассказывали невесть о каких чудесах, и все принялись меня упрашивать:
— Ну, расскажи, какое оно! Расскажи, какое оно!
— Вы же знаете, — вмешалась лягушка, — наша королева Флора строго-настрого запрещает кому бы то ни было сообщать цветам любые подробности о солнце. Если эта малышка поддастся на ваши просьбы, её ждёт смерть.
Цветы опустили головы. Они уже больше не приставали ко мне, но о солнце они говорили с таким обожанием, что на глазах у них наворачивались слёзы, стоило им только упомянуть его в разговоре.
— Оно прекрасное, оно как пчела, — сказал лютик.
— Нет, оно гораздо проворней пчелы. Оно как косуля, — возразила примула.
— Нет, оно могучее. Оно как лев, — предположил мак.
— Не может быть. Оно же такое лёгкое, — заспорила фиалка. — Оно как птица с розовыми крыльями.
И цветы то и дело поглядывали на меня в надежде, что я кивну в знак согласия. Но лягушкина угроза произвела на меня такое впечатление, что я не смела шелохнуться.
Вдруг раздался сухой щелчок. Меня ослепил свет. Гусеница вылезла на поверхность земли, и фиалки вышли, а следом за ними лягушка увлекла и меня.
Мы шли по галерее, с потолка свисали ярко освещённые сталактиты. От галереи отходило множество коридоров, в один из них юркнули фиалки, Я машинально повернула за ними, но лягушка придержала меня за руку и сказала:
— Ты и сама ходишь в школу, поэтому тебе, наверно, занятно будет заглянуть в классы, где учатся маленькие цветы.
— Ещё бы! — призналась я. — Интересно, например, как там у них с ошибками в диктантах? У меня-то — хоть пруд пруди.
Лягушка опять усмехнулась. Скоро галерея привела нас в огромную пещеру. Вдоль её стен выстроились нарядные павильоны, раскрашенные яркими красками. Это и были классы.
Мы вошли в класс фиалок. Ни парт, ни доски, ни учительского стола. Вместо пола — газон, фиалки расселись прямо в траве, кто где хочет. У них оказались крохотные и очень славные рожицы. Из-под широкополых сиреневых шапочек блестели чёрные глазки, и я сообразила: на земле мы только и видим, что эти шапочки в форме цветочных венчиков, а лица прячутся под ними. Когда мы вошли, фиалки встали, а учитель, изысканно учтивый зелёный кузнечик, поспешил нам навстречу. Я обратила внимание, как почтительно он расшаркивается перед лягушкой, и смекнула, что она, наверно, очень важная особа в Королевстве цветов.
— Анни, девочка моя, познакомься, это господин Прыг, — сказала она, — один из наших лучших учителей. Да ты и сама сейчас убедишься, как замечательно он ведёт урок.
Кузнечик, на седьмом небе от комплимента, тут же приказал ученицам:
— Ну-ка, покажите, какие вы скромные!
И фиалки так ловко попрятались в траву, что я не могла разглядеть ни одной шапочки. Но у кузнечика глаза, наверно, были зорче моих. Он прострекотал с отчаянием в голосе:
— Ну что ты будешь делать! Опять Филина и Ориана!
И добавил, обращаясь к обеим нарушительницам:
— Если вы не научитесь как следует прятаться, мы никогда не пустим вас на землю. Ну-ка встаньте и подойдите к её превосходительству, извинитесь за свою бестолковость.
Обе фиалки, всхлипывая, подбежали к лягушке, и я заступилась за них:
— Ваше превосходительство, пожалуйста, простите девочек. Вот увидите, они будут лучше стараться.
— Ладно уж, — отрезала лягушка. — Последний раз прощаю их, и то ради тебя. Но запомни: нескромная фиалка просто-напросто недостойна глядеть на солнце.
Фиалки благодарно чмокнули меня в щёки и побежали на свои места. Кузнечик скомандовал:
— Рыботёпа, ванну!
Застенчивая рыба, явно робевшая перед Серозелиндой, вкатила в класс чан, до краёв наполненный золотистой водой. Фиалки выстроились парами и по команде кузнечика прямо в одежде попрыгали в воду, а потом разлеглись на травке. Я приметила, что они двигались очень осторожно, чтобы не уронить ни капли драгоценной влаги, и скоро в классе очень сильно и очень приятно запахло.
— Это ароматная ванна, — объяснила лягушка. — Все цветы принимают её два раза в день, поэтому там, у вас на земле, они так хорошо пахнут.
После ванны приступили к упражнению, которое я по ошибке приняла за игру. Кузнечик вынул из кармана бумажного мотылька и бросил его одной из фиалок. Та подставила шапочку, чтобы мотылёк плавно на нее опустился, а потом движением головы перебросила его подружке. Искусственный мотылёк перелетал от фиалки к фиалке легко и проворно, как живой. Наконец он вернулся к кузнечику, ни разу не коснувшись земли, и я от восхищения захлопала в ладоши.
— Здесь требуется огромное мастерство, — сказала лягушка, — и знала бы ты, сколько терпения приложил господин Прыг, чтобы добиться таких успехов!
Кузнечику хотелось, чтобы мы остались на другие уроки, но лягушка глянула на часы, которые красовались у неё на запястье, и извинилась: у неё, мол, и так совсем немного времени на то, чтобы показать мне королевство. Она ещё раз поздравила учителя, бросила несколько одобрительных слов фиалкам и вышла.
Едва мы ступили за порог, Серозелинда схватила меня за руку и бросилась бежать. Совсем запыхавшись, мы остановились под окном оранжевого павильона, и тут она мне шепнула:
— Ну, успели! Сейчас будут распускаться оранжевые красодневы.
В этом классе целую стену занимали часы. Цветы спали глубоким сном. Не спала только белая мышь, которая держала в лапах блестящую указку и внимательно следила за стрелками. Тишина, царившая в павильоне, и мышкина сосредоточенность поразили меня, и я тоже уставилась на стрелки. Они показывали ровно одиннадцать, и я решила, что сейчас раздастся бой часов, но тут по цветочным головкам пробежала трепетная волна.
И сразу же все цветы с какой-то воздушной грацией начали расправлять свои лепестки. Это у них получалось невероятно медленно и изящно, а блестящая указка так и порхала над ними туда-сюда, и по её знаку цветы распускались один за другим.
Скоро все красодневы раскрылись, и мышь вскричала:
— Лиумина, минус за рассеянность: вы начали с опозданием на секунду. Жазильяна и Финдора, вы расправили лепестки слишком резко, но в целом у вас получается уже лучше, чем вчера.
— Идём, — позвала меня лягушка, — Пускай себе госпожа Мышлетта натаскивает своих засонь, а нам пора.
— Ну, им тоже нелегко, — заметила я. — Откуда им знать, что день уже наступил, если они не видят часов!..
Рядом с этим павильоном был пруд, такой синий, будто в нём растворили кусок неба. По берегу взад-вперёд носились незабудки, так низко наклоняясь к воде, что мне стало за них страшно. Но они столь ловко цеплялись ножками за землю, что никогда не теряли равновесия. Едва они меня заметили, сразу обступили и стали водить хоровод.
Они до того нагляделись в синеву пруда, что глаза у них стали синие-синие и какие-то бездонные: я не могла смотреть в них без волнения.
Одна незабудка вбежала в круг, остановилась передо мной и пропищала песенку:
Когда уйдёшь в обратный путь,
Смотри, меня не позабудь,
Вернись ко мне когда-нибудь!
Смотри, меня не позабудь,
Когда уйдёшь в обратный путь!
Я, конечно, смутилась, и лягушка не удержалась от улыбки, а маленькая хитрюга не отставала, и мне пришлось расцеловать её в обе щеки, а то бы она меня не отпустила. Я заметила, что лягушке это было очень приятно.
В это время мимо нас прошествовали лилии. Они держались до того прямо, что даже не заметили нас, а их учительница, тоненькая стрекоза, шла, глядя в небо, и тоже нас не увидела.
— У лилий урок хорошей осанки, — шепнула мне Серозелинда. А потом добавила: — Теперь выбирай сама, в какой класс хочешь заглянуть.
И я, сама не зная почему, направилась к павильону грязно-серого цвета, из которого доносились хохот и крики.
— Не могу поздравить тебя с удачным выбором, — заметила её превосходительство.
Да уж! Не успела я перешагнуть порог этого павильона, как мимо меня, оцарапав мне щеку, пронёсся кусок штукатурки и врезался в стену. В воздухе плавала густая пыль, сквозь которую я разглядела лопухи и чертополох: они уютно устроились среди мусора и без умолку мололи чепуху. Побеги крапивы с воплями гонялись друг за другом и то и дело затевали жестокие потасовки. Портфели со свистом рассекали воздух, наподобие снарядов, так что класс был похож на поле боя, и среди всего этого, как тоненький колокольчик, звенел писклявый голосок:
— Тише! Тише! А не то я позову осла.
Голос принадлежал учительнице, мадмуазель Марго, старенькой подслеповатой сороке; она даже не поднимала головы и знай себе трещала: «Тише! Тише! А не то я позову осла». Она отгородилась от класса открытой книжкой и бубнила урок, не обращая ни малейшего внимания на то, что творилось вокруг.
Тут репейные кусты сорвали с себя свои утыканные колючками бутоны и принялись швырять в сороку. А она только затараторила ещё чаще: «Тише! Тише!» — и всякий раз, когда в неё попадал очередной репейник, она чесала лапкой ушибленное место, словно отгоняя муху. Но в конце концов учительница рассердилась: репейник угодил ей в глаз. Она вскочила и заверещала:
— Бельфегор! Бельфегор!
Из стойла, находившегося за дверью, показался добродушный на вид осёл. Высунув язык, он слизнул один репейник и помахал им в воздухе. Глаза у осла была заспанные: беднягу явно клонило в сон.
Однако с его появлением все стихли. Репейники стучали зубами от ужаса, лопухи и чертополохи съёжились.
— В следующий раз, — сказала сорока, — так и знайте: я вас больше не пожалею, и Бельфегор съест вас всех до одного.
Осёл хитро и весело обвёл класс глазами, выплюнул репейник и удалился в стойло, на покой.
Все тут же опять зашумели, и в лоб мадмуазель Марго снова хлопнулся репейник, а она снова застрекотала:
— Тише! Тише! А не то я позову осла.
— Из этих негодников никогда не выйдет ничего путного, — сказала мне Серозелинда. — Приходится нам отпускать их на землю, не привив им ни малейшего понятия о вежливости, но зато они обречены расти только на пустырях да в развалинах. Пошли отсюда, мне противно на них смотреть.
— Ваше превосходительство, жаль, что я выбрала так неудачно: мне хочется сохранить о школе цветов добрые воспоминания. Может быть, вы покажете мне ещё какой-нибудь павильон?
— Ты очень порадовала меня этой просьбой, Анни. С вожу-ка я тебя в класс анютиных глазок, они у нас самые умные и внимательные.
Их павильон был словно из стекла. Пол, потолок, стены были целиком покрыты прозрачными классными досками, по которым сновали цветные мелки.
На самом деле это были никакие не мелки, а длинные гусеницы. Они проворно переползали с места на место, а анютины глазки внимательно следили за знаками, которые складывались из гусениц. За столом восседала летучая мышь с огромной головой.
— Это одна из самых светлых голов у нас в королевстве, — шепнула мне лягушка. — Время от времени она на целые месяцы удаляется в нашу зимнюю пещеру и предается размышлениям о судьбах цветов. И эти раздумья стоят ей таких усилий, что она возвращается к нам исхудалая, как былинка.
Летучая мышь следила за сложными перемещениями мелков так же внимательно, как её ученицы, и даже не заметила нашего появления. Её превосходительство деликатно кашлянула.
Летучая мышь оглянулась, и её задумчивый взор упал на нас. Но даже теперь она не сразу решилась встать с места. Казалось, ей жаль прерывать ход своих мыслей. Она пожала Серозелинде лапку и тут же воскликнула, обернувшись ко мне:
— Вот так-так! Девочка! Как же тебя зовут?
— Анни, сударыня, — ответила я, удивляясь её огромной голове.
Тут летучая мышь, охваченная страстью к познанию, немедленно приступила к расспросам:
— Малышка Анни, ты знаешь, зачем ты живёшь?
— Не знаю, сударыня. Со мной никто никогда об этом не говорил.
— Вот как, вот как, — проронила она. И после долгого размышления добавила: — А ты сама никогда не задумывалась, зачем ты живёшь на земле?
— Нет, сударыня, никогда.
— Как странно! А вот каждая из этих анютиных глазок, даже самая маленькая, додумывается до этого совершенно самостоятельно.
— А как же! Для красоты! — хором закричали все анютины глазки. — Для красоты, для чего же ещё!
Они с любопытством обступили меня и, трогая мои глаза, руки, волосы, заахали:
— Анни, до чего же у тебя красивые глаза! Сразу видно, что в них отражалось солнце.
— Анни, до чего у тебя красивые руки! Сразу видно, что загорали на солнце!
— Анни, до чего же у тебя красивые волосы! Сразу видно, что выгорели на солнце!
От удовольствия и смущения на глаза у меня навернулись слёзы, и тогда анютины глазки закричали:
— У неё на глазах роса! У неё на глазах роса!
И тут сквозь слёзы я увидала семь стебельков ландышей: они взобрались на подоконник и звенели своими колокольчиками. Этот мелодичный перезвон, эта музыка мне показалась божественной, но анютины глазки, наверное, к ней привыкли — они заглушили её криками:
— Перемена! Перемена!
И по кивку летучей мыши бросились из класса.
Несколько анютиных глазок осталось рядом со мной. Они взяли меня за руку и застенчиво спросили:
— Хочешь с нами поиграть, Анни?
Я прямо задрожала от радости. Ещё бы я не хотела!
Ведь я, как все нормальные девочки, больше всего на свете люблю играть. Я с умоляющим видом обернулась к лягушке, и она сразу меня поняла.
— Иди, иди, поиграй, — сказала она. — Я зайду за тобой в конце перемены.
— Спасибо, спасибо, ваше превосходительство! — крикнула я.
И мои новые подружки потащили меня за собой.
Посреди той самой пещеры, по краям которой стояли павильоны, был огромный двор, где уже кишмя кишели цветы. Словно тысячи клумб сошлись в одном месте и кружились, перетекали одна в другую и беспрестанно менялись, как узор в калейдоскопе.
Анютины глазки остановились перед улиткой, которая была нарисована мелом на плитах двора.
— Ну-ка, Сомбриана, — сказали они, — покажи Анни, как играют в улитку, ты же у нас самая ловкая.
Сомбриана вынула из кармана спящего майского жука, положила его на спинку в самом конце меловой черты, которая закручивалась спиралью в форме улитки, а потом опустилась на колени и принялась дуть на жука. Насекомое плавно заскользило по спирали, круг за кругом. Его всё время подгоняло вперёд нежное и бережное дыхание Сомбрианы, и вскоре жук очутился в самом центре спирали.
— Попала! Попала! — закричали все анютины глазки и захлопали в ладони.
Сомбриана встала, глаза у неё сияли от удовольствия. Она протянула мне своего жука — он так и не проснулся! — и сказала:
— На, бери, а то до тебя дойдёт очередь, а тебе нечем играть.
Тем временем другая участница игры, Элегина, уже опустилась на колени, но она, наверное, плохо рассчитала — её жука всё заносило то в одну, то в другую сторону, и все закричали:
— Промахнулась! Промахнулась!
Теперь была очередь Миньолюны.
Сперва у неё всё шло замечательно, а потом её жук всё-таки отклонился и задел меловую черту.
В ту же секунду он проснулся, перевернулся, словно его дёрнуло током, и взлетел с криком:
— Завитушки-перекрутушки!
И раздосадованная Миньолюна поднялась с колен.
— Видишь, — объяснила мне Сомбриана, — эти жуки здорово натасканы. Мы их покупаем у папаши Березняка, они ужасно дорого стоят, и их надо как следует кормить, а то улетят.
Миньолюна, судя по всему, ухаживала за своим жуком очень хорошо: покружившись над ней, он опустился прямо на край её кармашка.
— Что, хочешь попробовать? — спросила Сомбриана.
— Ещё бы! — ответила я, сгорая от нетерпения.
Спинка майского жука была отполирована, как шарик из слоновой кости, и стоило мне дунуть, как жук отъехал от меня на несколько метров.
Сомбриана бросилась за ним вдогонку, а остальные анютины глазки затряслись от хохота. Они прямо заходились от смеха, жмурясь и повизгивая, а я так и застыла на коленях, не зная, куда деваться от смущения, но тут Миньолюна объявила:
— Сразу видно, что ты никогда не играла. Попробуй ещё разок! Мы сделаем для тебя исключение.
Теперь я дула так осторожно, что жук всё время застревал на месте.
— Нет, неправильно! Давай ещё раз, — сказала Миньолюна. — Надо, чтобы он не останавливался.
Скоро я поняла, как надо дуть, чтобы жук всё время скользил вперёд, но как я ни старалась, в конце концов, он всё равно задел черту. С криком «Завитушки-перекрутушки!» он взлетел в воздух и сел Сомбриане на кармашек, а Сомбриана заметила:
— Зря мы заставляем Анни играть в игру, которую она не знает. Давайте поиграем во что-нибудь ещё. — И, повернувшись ко мне, добавила: — А скажи, во что играют у вас на земле?
Я перечислила им целую кучу игр: жмурки, классы, прыгалки, салки, пятнашки, прятки. Анютины глазки только переглядывались растерянно при каждом новом названии. Наконец Сомбриана призналась:
— Какая обида, Анни, что мы совсем не знаем ваших игр! Давай погуляем среди других цветов, и если какая-нибудь их игра тебе понравится, мы тебя научим.
Сперва мы повстречались с подсолнухами. Они с такой скоростью крутились на месте, что их глазищи и приплюснутые носы, и рты до ушей сливались в одно сплошное пятно, как узор на волчке.
Но тут меня отвлекла компания маргариток. Они кружились в хороводе, причём так легко, что их ножки почти не касались земли, и хором распевали мелодичными голосками:
Вправо, влево повернусь,
Повернусь,
Королеве поклонюсь,
Поклонюсь.
Сама королева Флора стояла в кругу. Когда маргаритки стали ей кланяться, она закрыла глаза и заговорила:
Мой паж меня любит:
Немножко?
Очень-очень?
Пылко?
Страстно?
Не любит ни капельки!
— Ни капельки, ни капельки! — откликнулись маргаритки.
Потом они снова начали водить вокруг неё хоровод, припевая:
Любит, но дурачится,
Среди нас он прячется.
Тут королева с зажмуренными глазами подбежала к ним, вытянув вперёд руки, и на ходу поймала одну из подружек, приговаривая:
Вот он, мой верный паж!
Вот он, мой верный паж!
Разве он дурачится?
Он совсем не прячется.
Она поцеловала эту маргаритку в лоб, а остальные снова затянули:
Вправо, влево повернусь,
Повернусь.
Королеве поклонюсь,
Поклонюсь.
— Никогда не видала такого славного хоровода, — сказала я Сомбриане, отходя в сторону, чтобы поглазеть на четырёх нарциссов, которые расселись вокруг плоского камня и подбрасывали в воздух серебристых скарабеев.
Это сильно напоминало игру в бабки, и у каждой комбинации было своё название, которое нарциссы объявляли шёпотом, бросая скарабеев:
Змейка, змейка, ромбики,
Звёздочки, колечко.
Но тут я со всех ног бросилась к левкоям, которые карабкались на забор, удирая от белки, которая за ними гонялась.
— Кошки-мышки! Кошки-мышки! — радостно завопила я. — Вот эту игру я знаю!
Но заборчик был узенький и скользкий. Я не удержалась и грохнулась на землю.
Белка подбежала и помогла мне подняться, а левкои обступили меня. К счастью, я не ушиблась и улыбнулась им как могла приветливей, отряхивая пыль с передника. Мне показалось, что левкои поймут меня лучше, чем другие цветы: недаром же они играют в кошки-мышки.
— Огромное вам спасибо, госпожа белка, — сказала я. — Прошу прощения за мою неловкость.
— От всей души прощаю, — отозвалась белка.
— Меня зовут Анни, — добавила я, обернувшись к цветам. — У нас дома все садовые стены увиты левкоями, и я надеюсь, что встречу вас всех, когда вернусь на землю.
Тут среди цветов поднялся настоящий переполох, и все левкои вытащили из-под воротничков рубашек золотые кулончики в форме кубиков.
— Если ты с земли, — загалдели они, — тогда скажи: наши талисманы похожи на солнышко?
Белка немедленно вмешалась:
— Спрячьте ваши талисманы, спрячьте немедленно. И вообще Анни уже наверняка предупреждена, что рассказывать про солнце строго запрещается.
Левкои не унимались, и я уже пожалела, что не удержала язык за зубами. Как вдруг госпожа белка, всегда такая рыжая, похожая на язык огня, летающий от дерева к дереву, от испуга прямо посерела, все талисманчики скользнули под рубашки, а левкои и анютины глазки бросились врассыпную…
Рядом со мной осталась только Сомбриана.
Я удивилась, почему такой переполох, но тут заметила, что над нашими головами парит исполинская ласточка. Сперва я удивилась, что она такая огромная. Я забыла, что сама-то стала совсем маленькой, когда произнесла волшебные слова, чтобы попасть в Королевство цветов.
В блистающих ласточкиных крыльях отражался свет, вспыхивая голубыми искрами, а брюшко её было несравненной белизны. Она покружилась над нами, потом взмыла ввысь и улетела дальше.
— Это директриса нашей школы, — шёпотом пояснила Сомбриана. — Её превосходительство госпожа Серозелинда с нею в большой дружбе и, наверно, уже сказала ей про тебя. Она всегда следит за порядком на переменах, вот ей и пришла охота взглянуть, что ты делаешь.
В это время мимо нас проходила примула, она несла на руках лавровый листочек. Он был хорошенький, как пирожное с кремом, и славный, как котёнок. Он всё время ласкался к примуле и так нежно и так горячо обнимал её руками за шею, что её жёлтые щёки порозовели от удовольствия.
— Это наш школьный похвальный лист! — заметила Сомбриана.
— В каком смысле? — переспросила я.
— Да так уж. Лучшей ученице в классе разрешается поносить похвальный лист. А похвальные листы — это маленькие лаврики. Их воспитывают прямо в кабинете у директрисы. Они настолько ласковые и дружелюбные, что наши самые лучшие ученицы занимаются недели напролёт без продыху, лишь бы получить такой лаврик.
Я и вправду заметила, что все с завистью косятся вслед примуле. Я было принялась объяснять Сомбриане, как выглядят похвальные листы у нас, но тут на меня налетел какой-то одуванчик, да так неловко, что я кубарем полетела на землю.
В поисках платка я обнаружила на дне кармана трёхцветный мячик и показала его своей спутнице.
— Какая красота! — восхитилась Сомбриана, — А что это?
— Это мой мячик!
— Мячик?
— Как, ты никогда не видела мячиков?
— Никогда, А что с ним делают?
— Играют. Если у девочки в кармане мяч, она никогда не чувствует себя одинокой.
— Дай мне рассмотреть его поближе, ладно?
— На, держи.
Сомбриана медленно крутила мяч в руках. На лице у неё было написано изумление, переходившее в восторг Она несколько раз повторила:
— Какой красивый! Какой занятный!
— А знаешь, он ведь прыгает.
— Как прыгает?
Я взяла у неё мячик, бросила его перед собой, он подпрыгнул и вернулся ко мне в руки.
— Ой! Он живой… Он живой… — вырвалось у Сомбрианы.
Я вернула ей мячик, и она вздрогнула, словно дотронулась до незнакомого зверька. Она потихоньку его погладила, потом вдруг испугалась и выронила его из рук. Мячик несколько раз подпрыгнул и замер. Сомбриана с опаской посмотрела на меня.
— Слушай, а он не умер?
— Ну что ты! — возразила я. — Его можно бросать на землю сто раз, тысячу раз, а он всё равно будет прыгать.
— Как странно… Очень странно… — пробормотала Сомбриана.
Тем временем нас обступили долговязые шиповники и хитрецы-желтоголовники, которым интересн
